[:ru]

Этот город слишком хорош для меня. Он не блещет фасадами, словно Вена, не очаровывает развязностью, как Берлин, не оцепляет гранитными набережными, как Петербург. В городе на воде есть то, чего нет у других: освобожденные волны и подлинная неспешность, которую не замечаешь из-за туристов. Венеция и туристы – амбивалентная связь. Без туризма Венеция – город-зеро, пленка на море, камень в болоте. Но из-за праздных колонн почти что не видно Венеции. Пьяцца Сан-Марко в час туристических толп – запруженная река, кишащая головами, знаменами экскурсоводов, криками диких детей, словами людей, заполняющих рестораны, ужин в которых я едва ли могу позволить себе.

Улицы, свободные от туристов, замедляют движение, ускоряя течение мысли. Остров Джудекка замечателен светлым покоем, особенно в солнечный день, на окраине, ближе к зеленому морю. Здесь обычная сырость, гостившая в старых домах, рассеивается и улетучивается – ветер сносит ее далеко-далеко своим свежим дыханием. Между домами – старыми, новыми – висят бельевые веревки, на которых сушатся джинсы, футболки и простыни. Воздух чуть дальше от набережной – странно, приятно и приторно – пахнет освежителем для белья. Запах домашнего, темного шкафа, приятного, теплого тела окутывает тебя, когда ты проходишь под этими нитями, соединяющими дома. Синтетический аромат теснит запах пресной воды из местного водопровода, но оно так, наверно, и лучше.

Итальянские женщины, которых я видел, прекрасны без исключения. Причем все в своем возрасте — от 14 и до 50, разницы почти не видно. Когда одна из них проходит мимо тебя по переулку – запах ее походки длится двадцать домов. Он бежит за ней верной собакой.

Даже смерть этот город пытается сделать желанной. На острове Сан-Микеле хочется быть подольше. «Как же здесь хорошо», – говорю я себе, пока не осознаю, что нахожусь на знаменитом, но кладбище, где оставаться надолго вовсе не хочется. На евангелическом кладбище особенно смотрятся три надгробия. Бродского – скромное, с проросшим шиповником, Эзры Паунда и Ольги Радж – с тремя лимонниками. Третья могила – Эленнио Эрерры – знаменитого тренера миланского «Интера», выигравшего Лигу Чемпионов и несколько чемпионатов Италии. Преданность клубу я опознал по черно-синему шарфу, наброшенному на кубок.

На этом кладбище много разбитых крестов и треснувших могильных плит. Символ этого места – нижняя часть белесой колонны, верхняя – треснула и вознеслась, бросив корни земле. Здесь покоятся голландцы с непроизносимыми именами, строгие немцы и стройные англичане с их надрывными эпитафиями – любимая дочь и преданная жена, ты ушла к Господу Нашему раньше, чем мы.

Весна не чувствует скорби. Светит солнце и, словно мартовские коты, пронзительно кричат чайки. На православном греческом кладбище – лаконичные надгробные плиты Стравинских, рядом – пышное, претенциозное надгробие Дягилева, на котором его почитатели решили повесить балетные пачки.

Можно безостановочно кататься на вапоретто, пока не кончился срок проездного, и слушать, как поседевшие сорокалетние итальянцы, постриженные лучшими парикмахерами и отутюженные до лоска, светятся, как канарейки. Делают селфи и пискливо кричат свое «цао», снимая себя на видео. Они великолепны даже в своей инфантильности. Таких без любящей мамы представить себе нельзя.

Солнечная Венеция почти безопасна, ночью без карты гулять невозможно. Это не Петербург, где выход к реке означает возврат к ясному азимуту. Каналы – везде, и они – тупики.

 [:]