Зоны паспортного контроля, пограничники, контурные карты и речи политиков приучили нас считать, что мы действительно живем в том цветасто-лоскутном мире, который видели в атласах на уроках географии. Этот мир состоит из цельных и самодовольных стран-монад. Когда-то в нем бурлила жизнь – монады сливались, разъединялись и поглощали друг друга – но теперь он принял стабильную форму и, похоже, больше не собирается куролесить. Это, разумеется, далеко от истины. Только за последние 15 лет в мире возникло две признанные (Черногория и Южный Судан) и несколько непризнанных стран.
Конечно, основной двигатель территориальных изменений – это сепаратизм. Этой осенью основным его очагом в Европе стала Каталония – регион Испании, в котором прошел референдум о выходе из ее состава. Большинство проголосовавших высказались за отделение, несмотря на то, что голосование сопровождалось многочисленными жестокостями со стороны полиции. Ясное дело, что это не могло не привести к ухудшению отношений между Каталонией и Мадридом (более подробно об этой ситуации читайте в нашей статье). Чаще всего, когда речь заходит о попытках сецессии, аргументация носит чрезвычайно аффективный характер. Тем не менее, стоит беспристрастно подумать о том, в каких случаях регион может принять решение о выходе из состава государства, не нарушив при этом прав остального населения государства.
«Предположим, что существует некая страна, состоящая из двух крупных регионов. Чтобы избежать возможных параллелей назовем страну Капинорией, а регионы – Цетунгой и Блюбеном»
Такая постановка вопроса стала возможна лишь в двадцатом веке, когда республиканское устройство, или, по крайней мере, его формальное декларирование, стало нормой для любого государства. Пока власть обосновывалась с помощью апелляции к религиозным нормам, а территория была владением лишь знати или верховного правителя, то бессмысленно было говорить об обязанностях, которые существуют у жителей региона по отношению к жителям остальной части страны. Но сегодня, когда в почти любой конституции можно найти слова о «народе» как об источнике власти, сепаратизм оказывается проблематичным явлением.
Но почему вообще возникает потребность в этой дискуссии? Что можно возразить людям, которые просто не хотят жить с тобой в одном государстве? Сложность состоит в том, что если народ – действительно источник власти, то территория не может принадлежать только одной его части, пусть даже и той, что на ней проживает. Почему бы просто не организовывать два отдельных референдума – один в сепаратистском регионе, второй на остальной территории – каждый раз, когда в одной из частей страны возникают сепаратистские тенденции — и принимать решение об отделении, только если результаты голосования в обоих регионах совпадают? К сожалению, такую процедуру сложно было бы назвать справедливой. Ведь хотя конституция и выделяет народ как единственный источник власти, границы стран создавались не им, а правителями и аристократией предшествующих столетий. Предположим, что существует некая страна, состоящая из двух крупных регионов. Чтобы избежать возможных параллелей, назовем страну Капинорией, а регионы – Цетунгой и Блюбеном. Когда-то эти регионы были двумя отдельными королевствами, но потом, скажем, в 16-ом веке, их правители заключили договор об объединении. С тех пор многое изменилось – монархии больше не существует, страна управляется парламентом, а Центунга стала более политически могущественным и крупным регионом, чем Блюбен. Но вот в Блюбене случается вспышка региональной идентичности, и он решает выйти из состава Капинории. Разумеется, представители Цетунги могут сказать: «Послушайте, территория Блюбена принадлежит всем гражданам Капинории, а не только его жителям. Нам тоже должно быть дано слово!». Но тогда Блюбен может вполне резонно ответить: «Мы не выбирали быть частью Капинории. За нас это сделала пара коронованных самодуров шесть веков назад! А значит мы не нарушаем никакого договора и не поступаем несправедливо, выходя из состава Капинории и забирая с собой территорию Блюбена».
На этом трудности не заканчиваются. Даже если Блюбен имеет законное право на выход с точки зрения, предположим, исторической справедливости, он может не иметь его с точки зрения конституции. Так чаще всего и происходит в действительности. Конституции большинства стран не предполагают выхода региона из состава государства. Есть, разумеется, и исключения – например, конституция Эфиопии – но они очень редки.
«Не стоит забывать, что, как и в случае с границами, конституции – это чаще всего продукты соглашения элит, а не творчества народа»
Что делать, если воля большинства населения региона противоречит конституционным нормам? Выбор между конституционализмом и мажоритаризмом – один из самых интересных вопросов теории демократии. Конституционализмом называют взгляд, согласно которому жизнь государства должна подчиняться главному закону – конституции – который накладывает ограничения в том числе и на решение принимаемые демократически. Мажоритаризм же подразумевает, что законно любое решение, демократически принятое большинством. Разумеется, мажоритаризм более непосредственно соответствует самой сути демократии: один человек – один голос, и пусть победят те, кого больше. Именно эта мощная идея позволила народу получить хоть какое-то право голоса в переговорах с элитой. Тем не менее, если ограничений на волеизъявление большинства нет, это может привести к тому, что право голоса тех, кто принадлежит к меньшинству, становится лишь формальным, и они могут подвергнуться дискриминации и гонениям. Очевидно, что это противоречит тому гуманистическому духу, который во многом лежит в основе современных демократий. В случае с сепаратизмом противоречие между конституционализмом и мажоритаризмом существует на двух уровнях. Во-первых, перед нами стоит вопрос о том, как сочетается воля регионального большинства с действующей на федеральном уровне конституцией. Во-вторых, очевидно, что основное преимущество конституционализма – обеспечение безопасности меньшинств – не работает применительно к сепаратизму. В этом случае именно конституция может оказаться причиной, по которой право голоса жителей сепаратистского региона (то есть меньшинства в масштабах страны) может оказаться пустой формальностью.
Наверняка многим импонирует простой выбор в пользу конституционализма, но не стоит забывать, что, как и в случае с границами, конституции – это чаще всего продукты соглашения элит, а не творчества народа. Кстати, в особенности это касается испанской конституции, появившейся в результате так называемого «Пакта Монклоа». Значимое исключение – конституция Исландии, в написании которой участвовали простые граждане, выбранные случайным путем.
Размышления обо всех этих вопросах не дают нам универсальной процедуры, позволяющей определить, справедлива ли попытка сецессии. Зато они позволяют вести дискуссии о сепаратизме не в том истерическом стиле, в котором они обычно ведутся. Но, к сожалению, даже рациональный диалог не может быть залогом того, что в процессе обсуждения не выяснится, что главный аргумент одной из сторон – это аргумент силы.
Это особенно актуально для ситуации, возникшей в Каталонии. Даже если согласиться с достаточно шаткими аргументами против сепаратизма, то жестокость, с которой Мадрид обрушился на голосующих, трудно объяснить в конституционалистских терминах. Вполне вероятно, что прошедший референдум – это, в первую очередь, авантюра региональных элит. Но смотря на то, как испанский полицейский прыгает на голову пытавшемуся проголосовать каталонцу, сложно отделаться от мысли о том, что, возможно, главный фактор, определяющий справедливость требований сепаратистов, – это не события прошлого, а сегодняшняя реакция центра. В случае Испании эта реакция была больше похожа на реакцию оккупантов, чем сограждан.
Автор: Дмитрий Середа
Фото: s1.dmcdn.net