[:ru]

Театр.doc недавно принёс в театральный мир новое, безусловно важное, событие: спектакль «Йов» по одноимённому роману Йозефа Рота.

Сложную историю еврейской семьи в начале двадцатого века на сцене представили Вибке Альфай и Юлия Бретшнайдер. Музыку к спектаклю написал Маттиас Бернохольд.

Свет, трансформирующиеся бумажные декорации, кукла, которой управляют так искусно, что кажется, будто она живёт, двуголосье русской и немецкой речи завораживают каледойскопом образов, разворачивая перед зрителем историю об утратах, об эмиграции, о терпении и о долгожданном чуде.

Режиссёр-постановщик, Светлана Фурэр, дала THE WALL предпремьерное интервью, в котором рассказала о своих предыдущих работах, о рождении замысла, о создании спектакля, о цензуре и об общечеловеческом поиске себя, отражённом в частной истории Мендла Зингера, главного героя романа.

Здравствуйте, Светлана, спасибо, что согласились поговорить с нами. И, собственно, первый же вопрос – почему вы решили поставить этот роман именно в это время, выбрали эту историю?

Вчера Марина Багдасарян часа два меня об этом спрашивала. А до этого мы были в Киеве и в Питере – и то же самое, всё тот же вопрос!

Наверное, это первое, что всем хочется узнать.

Я понимаю, что так оно и есть… Смысл в том, что мы хотели этот спектакль сделать ещё два года назад, ещё до всяких войн, и у нас должна была быть интернациональная кооперация с одним московским театром, имени которого я тебе, конечно, не назову: они очень хорошие ребята, мы с ними и сейчас дружим. Но проблема была в том, что они тогда только начали играть в этом театре. И я сказала: «Вот, смотрите, мы нашли прекрасную тему, придут актёры, они смогут пообщаться на тему войны, о том, что такое вера…». В тот момент мы думали, что надо об этом поговорить. Потому что в мире, в государстве, даже в семье, когда назревает какой-то конфликт, в идеале приходит какой-то «топ-менеджер» и говорит: «Давайте обсудим, что нас беспокоит. У нас что-то не получается – давайте проанализируем обстановку». И я сказала: «Как здорово, вот – гениальный роман Йозефа Рота, серьёзный, очень страшный. Возьмём московских актёров, я их так раскручу, мы сделаем интервью. Параллельно с романом будет идти канва о том, как человек сам себя чувствует, о чём он думает ‑ тогда, на тот момент времени. Обо всём».

«В мире, в государстве, даже в семье, когда назревает какой-то конфликт, в идеале приходит какой-то «топ-менеджер» и говорит: «Давайте обсудим, что нас беспокоит. У нас что-то не получается – давайте проанализируем обстановку».»

Мне этот роман принёс мой композитор, Маттиас Бернохольд, который писал здесь музыку, немецкий композитор, очень хороший мой друг и очень хороший человек. И он сказал: «Света, смотри, я нашёл, что тебе нужно». И мы пришли к этим московским ребятам и сказали: «Мы нашли такую потрясающую тему», а они ответили: «Знаете, хорошая, очень хорошая, но сейчас об этом говорить нельзя. У нас это всё сейчас так болезненно…» Но тогда ещё не было нельзя! Тогда, что обидно, говорить было ещё можно, хотя и сказали, что нельзя. И у меня внутри всё так упало: как жаль, это было бы так в тему. А когда я во что-то влюбляюсь, я не могу взять что-то другое. И так как у нас был двухгодичный обмен, сначала постановку должна была сделать я. Но мы поменялись местами: сначала эти ребята поставили спектакль в Кёльне, поскольку они уже знали, что именно будут ставить, а мы потом поставили «Йова» в Кёльне в рамках фестиваля, на так называемые «еврейские культурные дни» в северной Вестфалии.

«Когда что-то происходит, это касается не только одной части населения, а всего мира»

Как нас там внимательно слушали! Там было много людей: взрослые и дети, подростки, люди, которые пережили войну, будучи детьми. У меня есть специальная папочка с отзывами: мы сделали опросник, и что они нам писали, как это их задело… И я поняла, как хорошо, что мы всё-таки сделали это хотя бы в Германии: это, как ни странно, попало в десятку. Ну что значит, «как ни странно» – когда что-то где-либо происходит, это касается не только одной части населения, а всего мира.

А потом мы приехали в Москву, у нас был фестиваль NET. И я им сказала, что это тема войны и мира, документальный театр. Мы пригласили Леночку Грёмину (российский сценарист, режиссёр и драматург «новой драмы», один из основателей и директор Театр.doc, один из руководителей проекта «документальный театр» – прим. автора), пригласили театр Ивана Франка, которые поставили «Дневники Майдана», ещё ребят, которые занимаются документалистикой в Кёльне и Берлине. И показали им этот спектакль. Лена увидела и сказала: «Берём!» И мы всё-таки показали его в Москве.

Такой вот ответ на тему «почему и как». Так бывает, что выпадает карта, а ты за два года до этого говоришь: «Подожди, это оно». Ведь сам Рот был публицистом, он писал в 30-е годы, перед началом фашизма.

Да, он ведь тоже многое предвидел, эта тема предчувствия.

Ну, Боже упаси, я не ставлю себя ни в коей мере в один ряд с ним. Вообще, я думаю, это делает любой человек, который занимается какими-то творческими вещами. Ты же не просто занимаешься, ты ищешь какие-то свои темы, и бывают какие-то попадания. Это все понимают, просто у тебя есть возможность это назвать – вот что важно. Я же не могу сказать, что я одна была такая, всё видела и всё знала – просто это твоя профессия, назвать вещи своими именами, как недавно сделал Константин Аркадьевич Райкин. Назвать вещи своими именами – это очень круто. Хотя тоже не всегда помогает.

«Назвать вещи своими именами – это очень круто. Хотя тоже не всегда помогает»

Расскажите, пожалуйста, о труппе – ведь весной спектакль про Шагала вы делали с теми же людьми.

Да-да, это они же. У нас как бы такая тусовка получилась берлинская за счёт того, что Маттиас Бернохольд и Юлечка Бретшнайдер – пара. Так получилось, что я давно знаю Маттиаса, Маттиас давно знает Юлю и Вибке, Юля и Вибке изначально были кукольницами, хотя Юля очень много лет работала именно как актриса драматическая. Мы поняли, что спектакль может быть кукольным: он не кукольный целиком, там просто есть одна кукла, которую сделала Вибке, и она потрясающая. Когда мне Вибке показала эту куклу, я подумала: «Это же он». Я думаю, это был подарок судьбы.

Я считаю, что они замечательные, они очень большие умницы, очень продвинутые, то есть они не делают абсолютную классику. Они особенным образом работают с материалом. Важно то, что они взрослые. Я просто работала со студентами, это прекрасно, замечательно, ты учишь, ты воспитываешь что-то. Но когда человек думает вместе с тобой, когда предлагает какие-то темы, как движущая сила – это очень сильно помогает. Они очень думающие, они правильно ставят вопросы, интересно работают с объектами, с материалами.

То есть такая форма спектакля родилась по большей части из общения с этими людьми?

Из истории, и из общения с людьми, да, правильно. Это была идея Юли – выбрать один материал и на его основании всё сделать. Мы стали думать, что это может быть за материал – бумага. Бумага – это роман, Тора, это так много, это книги, это всё, целая культура основана на этом. Одна из главных данностей еврейского народа – это Тора. И это бумага, пергамент, и каждый год, в течение года, пишется эта Тора. И это очень знаково. Можно посмотреть, как этот знак работает в разных ситуациях или местах.  В романе описано много таких мест.

«Нельзя говорить: «Я верю так и ты верь так». Ничего страшнее этого я не могу представить.»

Но ведь Мендл Зингер – герой сильно отличающийся от библейского Иова, что вы можете сказать об этом?

Мы вчера говорили с Мариной Багдасарян, она тоже такой вопрос задала, и мы поняли, что дело здесь в самом Роте. Он же был ассимилированным евреем, родился на границе Австро-Венгерской империи, он не был религиозным. И про себя, мне кажется, он, как и все люди, продумывал это – вопрос своего отношения с религией и с верой. И что это не одно и тоже, как говорят в Одессе – две большие разницы. Эти вещи не нужно «засорять». Каждый человек, который с этим сталкивается, наверное, проходит определённые пути, круги. Как я это знаю (я не претендую на абсолютное знание), в иудаизме ты можешь быть очень религиозным, делать всё, как написано, а если ты не знаешь, идти к раввину и спрашивать. Кто-то может быть менее религиозным, а есть люди, которые вообще к этому не имеют отношения, то есть они знают, что они евреи, и всё. И это интересно – как человек это построит. Но «Йов», конечно, не роман о евреях, это не роман об одном человеке, это попытка для себя ответить на какие-то вопросы: как быть, когда ты не знаешь, кто ты – и ты ищешь этот ответ. Это такой поиск, постоянное становление,  ты задаёшься этим вопросом и двигаешься дальше. В какой-то момент ты ставишь что-то для себя (это не флажок, не знаю, как это назвать) и дальше двигаешься, каждый раз взвешивая. И потом оказывается, что вообще всё не так, как тебе казалось. Если посмотреть описание персонажей, то можно увидеть, что Мендл достаточно религиозен,  его жена, Двойра, придерживается принципа «На Бога надейся, а сам не плошай», как бы верь, но сам не валяй дурака. И в итоге ни ей, ни ему не удаётся спасти детей тем, как они действуют. А оказывается, есть ещё что-то, происходящее само по себе, и это не в наших силах, ведь человек не Бог. Может быть, что-то есть в каждом из нас божественное, вокруг нас, может быть – внутри нас, если мы это в себя пускаем, может быть, в какой-то момент оно открывается. И человек всё время как будто ходит с лозой и ищет воду – ищет для себя какого-то ответа. И не навязывает это другим. Понимаешь, нельзя говорить: «Я верю так и ты верь так». Ничего страшнее этого я не могу представить.

И последний вопрос: вы говорили про немецкую публику, можете ли вы что-то сказать про отличие рецепции российской публики и зарубежной?

Вот по этому поводу трудно сказать, мы пока имели только опыт с Германией. Но мы были здесь с «Шагалом», и, по-моему, разницы нет. Некоторые люди выходили, плюясь, потому что они этого не понимали, а были люди, которых это тронуло до слёз. Их это коснулось, и они стали как дети… Я думаю, это здорово, это замечательно. И в Германии есть люди, которые на что-то непонятное говорят: «Ах, какая ерунда», и здесь таких навалом. А ещё там есть люди, которые, чего-то не поняв, будут сидеть и думать об этом, они подойдут и спросят, а что, а почему, а зачем, а как. И тут такие же есть. А есть люди, для которых это настолько их: они смеялись вместе с нами (мы же не говорим там ни слова). Там нет ничего, там просто какой-то воздух, как у Шагала, это как ребёнок нарисовал, и тебе кажется: какая ерунда, как красиво, как цветно, и тебя охватывает что-то, будто обволакивает, и ты думаешь: «Ой, как хорошо, можно я здесь останусь ещё немножко». И там такое есть. И в Германии люди, которые способны это воспринять вот так по-детски, оставались с нами, качались на этих карусельках, на этих ниточках. А были люди, которые смотрели на это с опаской. Был человек, который написал монографию по Шагалу, и он сказал, что мы попали в десятку. И это тоже удивительно: человек работает со словом, зависит от слова, у него структура мышления другая, а его тронула наша постановка – вот эти наши забавы, как кто-то может, наверное, сказать. На самом деле это всё было сделано с большой любовью. Было то состояние (не знаю, как его назвать), когда ты входишь в какое-то пространство, проходишь этот круг и возвращаешься к себе, но в тебе что-то меняется. Вот это идеально. Вот это для меня – театр.

Автор: Дубовская Мария

Фото: Антон Адриенко

[:]