Фёдор Михайлович Достоевский, вне всякого сомнения, принадлежит к числу тех выдающихся мыслителей и писателей, чье творчество оказало и продолжает оказывать огромное влияние на развитие мировой литературы. Однако называя Достоевского предсказателем, истинным знатоком человеческих душ, мастером психологической повести, многие таким образом прибегают к обобщенным понятиям, постепенно теряясь в многочисленных психофилософских категориях, как нельзя актуальных для писателя.

Рассмотрим важнейшие метасюжеты творчества Достоевского, возникшие в процессе содержательно-смысловой эволюции авторского художественного текста. В основе последнего, как известно, лежит ситуация так называемой «косвенной исповеди», причину формирования которой большинство мемуаристов нередко соотносят с «психологией подпольного человека», которая постепенно формирует в писателе непреодолимое желание высказаться. Оно, в свою очередь, напрямую связано с потребностью в раскрытии тайны, глубинной информации, касающейся личности человека; более того, по словам большинства литературоведов, такое стремление увидеть «в человеке человека»^[1] подразумевает желание увидеть в нём себя самого. В этом смысле «Дневник писателя», как следовало бы предположить, является наиболее полным высказыванием писателя о себе, который всеми силами стремится к тому, чтобы связать собственную жизнь с жизнью общемировой. В данном случае самоанализ выступает в роли своеобразной формы социализации, в процессе которой автор совершает неоднократные попытки высказаться, стараясь таким образом выйти из состояния уединённости, преодолеть состояние обособленности собственного «я» от остального мира_^[2]. При этом отличие Достоевского от других писателей и публицистов, стремящихся соединить свой индивидуальный опыт с опытом какой-либо социальной или культурной группы, заключается в его тяге к глобальным масштабам: он рассматривает собственное высказывание в рамках межпоколенного сословного сознания, опыта, одновременно осознавая его уникальность и исключительность. Однако несмотря на явный автобиографический характер произведения, сам писатель неоднократно признавался в том, что публичный, «показной» дневник не является дневником в прямом смысле этого слова («Я слишком наивно думал, что это будет настоящий дневник. Настоящий дневник почти невозможен, а только показной, для публики…»^[3]).

Цитата из «Дневника писателя».

Психологические особенности Достоевского, лежащие в основе его поведенческой модели, объясняют выбор им «исповедального жанра» как главного художественного принципа, который, как ни странно, соединяет в себе собственно «исповедальность» и вымысел. Однако следует заметить, что литературная исповедь писателя, в процессе которой он обращается не к Богу, а ко всему миру, не является исповедью в привычном понимании этого слова. Она представляет собой некую своеобразную форму проповеди, цель которой двояка: автор не только желает признаться в совершённых ошибках, но и стремится объявить о познании некой истины, тем самым наставляя читателя на верный путь. Парадоксально, но при этом одной из ключевых идей творчества Достоевского является мысль о невозможности исповеди, которая не базируется на полной и абсолютной искренности: малейшая ложь разрушает попытки даже самого отчаявшегося человека. Это во многом объясняет причину мазохизма Николая Ставрогина, которая кроется в тесном переплетении элементов нарциссизма^[4] и эксгбиционизма^[5].

Максим Матвеев в роли Николая Ставрогина.

Суть известного мотива «несостоявшейся исповеди», повторяемость которого связана с вышеназванной потребностью Достоевского установить прочный контакт с читателем, состоит в следующем: автор, как правило, заменяет слушателя воображаемым Двойником — сущностью, не обладающую способностью воспринимать исповедь, равно как и судить его за некогда совершённые проступки. Однако вместе с этим писатель, как и его герои, одновременно является собственным судьей и палачом и потому не пытается навязать адресату своей исповеди какое-либо мнение или же восприятие.

Данная нарративная стратегия напрямую связана с проблемой виртуальной идентичности, ярко обсуждавшейся в художественной критике XIX века и вместе с тем имевшей огромное влияние на формирование творческих ориентиров самого Достоевского. Редкая способность перевоплощаться в результате преодоления границы между своим и чужим превращает Достоевского в актера, который становится другим, не переставая при этом быть собой. Такое парадоксальное на первый взгляд представление о возможности человека быть кем-то иным в результате отождествления себя с чужим кажется притворством, неискренностью, однако на самом деле представляет собой очередную форму коммуникации. Автор, используя дар перевоплощения, который основывается прежде всего на сострадании, т.е. эмпатии, импровизирует, объединяет собственное сознание с сознанием другого человека, тем самым формируя некое коллективное пространство, к которому и приобщается читатель.

Источник фото: http://ilive.com.ua/

Взаимодействие своего и «другого» в произведениях Достоевского происходит следующим образом: с одной стороны, авторское мнение, высказанное при помощи художественных средств, автоматически становится чужим. Превращая таким образом прямое высказывание в опосредованное, писатель, цель которого заключается в перенесении собственной идеологической точки зрения в сознание читателя, увеличивает силу его коммуникативного воздействия; отсутствие же этого «превращения», с точки зрения многих филологов, превратило бы Достоевского в заурядного моралиста, ученого или публициста. С другой стороны, при создании автором образа того или иного персонажа, т.е. «чужого», действует всё тот же механизм эмпатии, поскольку автор как бы вживается в иную сущность, пытаясь понять и прочувствовать её изнутри. Такое переплетение процессов отчуждения и вместе с тем самоутверждения в произведениях писателя вполне объяснимо, поскольку любой писатель, как известно, и уничтожает, и утверждает себя в творчестве. Находящемуся на вершине своего творческого пути Достоевскому удалось перейти от перевоплощения в другого к отчуждению его образа – от освоения чужого опыта к раскрытию собственного потенциала, т.е. самоидентификации.

Постоянное стремление Достоевского и его персонажей к коммуникации через узнавание себя нередко сталкивается со смехом как наиболее частой реакцией на исповедь, связанной с презрением и явным неодобрением, что, в свою очередь, ведет к полному разрыву связи. Однако стоит заметить, что смех автора, звучащий со страниц чуть ли не каждого произведения, — сложное явление, которое возникает на стыке двух совершенно противоположных друг другу определений и потому играет важнейшую характерологическую роль («Если вам с первой встречи приятен смех кого-нибудь из совершенно незнакомых людей, то смело говорите, что этот человек хороший.»^[6]). С одной стороны, смех рассматривается как мощное оружие, обесценивающее множество понятий, будь то величие, зло, презрение или доброта, но вместе с тем реализуется в творчестве Достоевского и как средство выражения положительных эмоций.

Художественные принципы, используемые Достоевским в своём творчестве, привели к радикальной трансформации художественного текста. Обращаясь к специфике человеческого сознания, писатель прибегает к синтезу, на первый взгляд, абсолютно несочетающихся понятий, их взаимопроникновению друг в друга, что лишь доказывает двойственность авторского мировосприятия и одновременно объясняет его «тонкий психологизм», равно как и «фантастический реализм» его персонажей. Стремясь найти авторитетного собеседника, писатель воспринимает его как самого себя, что даёт ему возможность производить самопознание в косвенной форме, тем самым утверждая идею о целостности человека. Именно поэтому творчество Достоевского следует рассматривать как коммуникативный феномен, который не только является художественным атрибутом писателя, но и становится предметом изображения в его произведениях.

Автор: Марфа Кузнецова

Обложка: иллюстрация Николая Каразина к роману “Преступление и наказание”, 1893

[1] Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л., 1985. Т.27. С.65.

[2] В научной литературе, посвященной изучению особенностей творчества Ф.М. Достоевского, данное явление носит название «экзистенциального вакуума» или феномена социального отчуждения.

[3] Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л., 1985. Т. 29. С.78.

[4] Самовлюблённость, самолюбование.

[5] В случае с Николаем Ставрогиным эксгибиционизм состоит в стремлении героя произвести сильное впечатление своим рассказом.

[6] Родина Т.М. Достоевский: повествование и драма. М., 1974. Т.4. С.34.