В московских театрах появляется всё больше спектаклей, посвящённых поэтам начала двадцатого века: в «Гоголь-центре» идёт «Пастернак. Сестра моя – жизнь», в театре им. Ермоловой – “«Из пустоты…» (восемь поэтов)”. С июля к ним добавился спектакль «Цветаева. Гардероб» в Театре.doc.
Поскольку акцент в Театре.doc делается в первую очередь на художественном правдоподобии, на приближении к реальности (недаром лозунг у него – «театр, в котором не играют») то и спектакль о Марине Цветаевой основан на документальных свидетельствах. В ход пошли дневники и письма самой Марины, воспоминания её сестры Анастасии Цветаевой, мемуары Софьи Парнок, дневники дочери Ариадны, воспоминания актрисы Марии Кузнецовой (Гринёвой).
Весь актёрский состав пьесы – две девушки, одетые просто, как студентки театрального вуза, пришедшие на репетицию. Из декораций – натянутая вдоль дальней стены зала верёвка с висящими на ней вешалками, на которых закреплены рисунки и фотографии, в центре сцены –стол с лампой и сначала закрытой коробкой, по бокам стола – два стула. Лаконичность оформления сцены соответствует постулатам из манифеста Театра.doc, где в разделе «Цели и задачи» значится «Театру.doc важна простота и ясность высказывания», а в разделе «Эстетика постановок» – «Минимальное использование декораций. Громоздкие декорации исключены. Пандусы, помосты, колонны и лестницы исключены».
Начинается спектакль как читка воспоминаний с диалогичным обсуждением героинями поведения Цветаевой, её манеры одеваться, держать себя, того, что о своём образе говорила она сама и того, что говорили те, кто знал её – поначалу в этом звучит что-то от сплетен, от той манеры, в какой порой обсуждают отошедшего на минуту знакомого человека. Кажется на некоторое время, что всю Цветаеву пытаются свести к тому, насколько она была женственна и изящна и умела ли носить элегантные платья, однако по мере движения спектакля становится видно, что этот предметный мир тканей, модных фасонов и украшений – неизбежно только одно из отражений, через которое можно уловить взаимодействие Марины с собой и своим образом, с окружающими её людьми, с эпохой.
Вот мы слышим истории об украшениях Цветаевой, и через них узнаём, как даже в обращении с вещами она оставалась поэтом – раздаривала кольца, любила украшения не за то, шли они ей или нет, а за них самих, их образ, их облик, и верила, что некоторые вещи предназначены определённым людям. Вот зрителю говорят, что молодая Марина хотела выглядеть более аскетично, а вот через некоторое время современник Павел Антокольский, познакомившийся с Мариной в 1918-м году, действительно описывает её так, что созданный образ легко попадает под определение «аскетизм»: «Куда бы ни шла эта женщина, она кажется странницей, путешественницей. Широкими мужскими шагами пересекает она Арбат и близлежащие переулки, выгребая правым плечом против ветра, дождя, вьюги, – не то монастырская послушница, не то только что мобилизованная сестра милосердия». Только теперь уже этот образ звучит не как прихоть, не как нечто намеренно созданное, а как признак эпохи, в котором отражены и гражданская война, и бедность, и грядущая эмиграция.
Спектакль и далее будет постоянно демонстрировать, что театр – искусство синтетическое. Синтетическое не только потому что, как правило, на создание спектакля работает и хореография, и декорации, и сценография, и пластика, и голос актёров – в этом Театр.doc, как уже было сказано, придерживается минимализма (ещё один пункт в разделе «эстетика постановок» в манифесте выглядит так: «Танец и/или пластическая миниатюра как средство режиссерской выразительности исключены. Танец и/или пластическая миниатюра допустимы, если их использование оговорено автором в тексте пьесы»), а ещё и потому, что театр – это всегда междисциплинарность, не только творчество, но и история культуры, история костюма, и история, в широком смысле.
«Мое красное платье — безбрежно, я точно в море. Руки вытянуты: два серебряных браслета, кольцо. Аля в стоптанных сандалиях. Тоже браслет — золотой, ободочком — и кольцо.
Мы больше 1919 год —чем 1919 год, мы — 1919 год, как его Бог (Чорт!) задумал, мы — 19-ый год!»[1]
Актрисы декламируют воспоминания одно за другим, доставая из стоящей на столе коробки кукол и облекая их в яркие ткани, они слегка начинают напоминать норн, управляющих нитями судьбы. Поначалу полемизирующие голоса героинь постепенно переходят в полифонию голосов людей из прошлого, знакомых Цветаевой, а после сливаются, начинают говорить как один, и уже не взглядом стороннего наблюдателя, а речью самой Марины. Диалог-спор исчезает, к концу спектакля остаётся только монолог – и выходят на поклон актрисы держась за руки, как люди, стоящие за одно целое.
Принимая решение исследовать объект какой-либо одной стороны очень важно не забывать, что сам объект шире, чем этот избранный аспект, и что нельзя сводить его только к нему. Создатели спектакля «Цветаева. Гардероб» рассматривают образ Цветаевой-человека, биографического автора, через предметный мир, у́же – через одежду, но им удаётся не остановиться на этом этапе, а показать, что за ним стоит творчество и жизнь людей в сложной первой половине двадцатого века.
Автор: Мария Дубовская
[1] http://www.tsvetayeva.com/prose/pr_6zap
