Виталий Комар в первую очередь известен как один из создателей соц-арта. Сначала он работал в дуэте “Комар и Меламид”, однако с 2004 года занимается сольными проектами. Работы приобретены музеями: Модерн Арт, Соломона Гуггенхайма, Метрополитен (Нью-Йорк), Виктории и Альберта (Лондон), Штедлих (Амстердам), Музеон Израэль (Иерусалим), Национальной галереей (Канбера), Модерн-Арт (Сан-Франциско) и другими. Одним из главных удовольствий Виталий называет возможность пофилософствовать с друзьями. Нам удалось познакомиться с философией Виталия в преддверии открытия его выставки в музее АРТ4.
Виталий, я бы хотела начать с темы свободы. Эта тема прослеживается в вашем творчестве, когда-то вы эмигрировали в «свободную» страну, потом освободились от уз творческого дуэта “Комар и Меламид”. Вы и свобода. Что свобода для вас?
Это очень интересный вопрос, конечно. Знаете, в цивилизованных государствах считается, что свобода творчества это как бы “священная корова”. Человек хочет есть, но священную корову, в Индии, например, такие коровы белые, он не съест. В современном же обществе то, что делается в рамках искусства, воспринимается как легальная форма сумасшествия. В этом смысле свобода творчества – это неприкосновенное качество культуры. Естественно, не во всех государствах, например, в Африке, Азии это не так. В некоторых религиях искусство – даже есть нарушение некоторых правил. В Европейской, иудео-христианской традиции свобода связана с религиозными понятиями. Почему всесильный Творец допустил падение Ангела, который по легенде был самым любимым? Теологический ответ на этот вопрос был прост: Господь допустил падение Ангела, чтобы дать человеку свободу выбора. Иначе мы бы все автоматически были хороши. Есть некий божественный план, который мы никогда не поймём, и даже смешно претендовать на его понимание. В этом плане отведена роль существованию зла в этом мире как альтернативе добра. Вся суть иудео-христианской религии исходит из свободы выбора.
Художник вкладывает в работу душу. Надпись “МЫ” (указывая на работу совместного творчества Комара и Меламида) – это именно ваш посыл или это некий ответ на сложившуюся в то время ситуацию?
Фраза “вложить душу” буквально всего лишь метафора. С теологической точки зрения душа не принадлежит человеку. Здесь имеется ввиду, что работа становится частью вашей жизни, частью вашей биографии и частью прошлого. Безусловно, все проекты, которые я делал в своей жизни это своего рода цепочка, которая образует визуальную канву моей жизни. Жизнь – это хронологически расположенные работы. Я могу менять их в своей памяти, располагая немножко по-другому. Для меня вся история искусств – это семейный альбом. Когда я смотрю хорошую книгу с хорошими иллюстрациями, я вижу свою семью, а я являюсь частью этого семейного бизнеса.
«Есть некий божественный план, который мы никогда не поймём, и даже смешно претендовать на его понимание»
Какой у вас замечательный подход к семейному альбому (смеётся)! И раз уж мы заговорили про душу, когда-то давно вы с Меламидом создали компанию по продаже душ Inc. Вопрос больше не о компании, а об арт-рынке, который в настоящее время становится популярным на Западе, и только приходит в Россию. Как вы считаете, арт- рынок, это продажа душ автора, галериста, просто бизнес? Ведь тот, кого продают, может быть, изначально сам и не планировал продаваться.
Бывают всякие ситуации, мне трудно сказать, ведь я продукт особой культуры разделения Советской России на официальную и неофициальную. Это не пустое слово. Были люди, которые сознательно не продавались даже за хорошие деньги. Хотя, безусловно, было много компромиссов. Я думаю, что если душа на продажу, она уже не душа, это что-то немножко другое. Ведь как я вам уже говорил, человек не может продать то, что ему не принадлежит. Если Вы поставили на продажу произведение, это уже некоторая фальшивая акция, где душа теряет своё определение как душа, и становится продуктом на продажу. Я ничего не имею против профессионалов. В Америке много коммерческих художников, дизайнеров, тех, кто делает рекламу. Например, модного платья или ювелирного изделия, которые приобретают смысл только в контексте человеческого тела. Если для понимания картины её нужно включить в контекст пустой белой стены, пустого пространства, или надо соединить в исторической цепочке с картинами других художников, как это делается в музеях, то коммерческое искусство часто связано с человеком. Это, например, быт человека, его мебель, кровать, подушки, одежда. И это тоже искусство, безусловно. Искусство, которое является продуктом. Что касается искусства, именуемого во всём мире Fine art, до революции оно называлось изящным искусством, а сегодня это альтернативное или выставочное искусство. Это искусство не всегда коммерческое, более того, по определению изначально оно не должно предназначаться для продажи. Это очень сложная игра с постоянно меняющимися правилами. Те правила, которые были во времена возрождения или во времена иконописи, это не те правила, которые существуют в современном искусстве сегодня.
«Я считаю бессмысленным, когда говорят, что видео арт – это не искусство. Всё искусство.»
Тогда про современное искусство. И работы 50-х годов, например, и те, что создаются сейчас, мы относим к современному искусству. Но ведь есть же разница между тем и другим современным искусством?
Безусловно, первый раз слово современное было сказано, предположим, в 20-х годах. Тогда это современные 20-е. Современный термин пытается монополизировать сегодняшний момент. На самом деле существует много видов современного искусства – есть старое современное искусство, искусство XX века, этого дня. Это относительность слов, их хрупкость.
А дальше будет современнее и современнее?
Может быть когда-нибудь слово “современный” станет таким же, как и слово “ренессанс”.
Многие считают, что инсталляции и видео арт не совсем искусство.
Я так не считаю. Инсталляции и перформанс существуют давно. Когда-то они были в виде теневого театра, светотень, силуэт. В любом храме иконы, освещение, музыка — всё инсталляции. Меняются термины. Никто не создал новые традиции, но и ни одна традиция не исчезла. Когда я говорил эту мысль, меня спросили, а как же каннибализм? Но каннибализм это не только о голоде, а о некотором духовном и мистическом действии. Например, сегодня люди проглатывают, метафорически говоря, чужую почку или переливают кровь друг другу, или меняют сердце. Это современные формы каннибализма. Я считаю бессмысленным, когда говорят, что видео арт – это не искусство. Всё искусство.
Мы сейчас как раз находимся в частном музее актуального искусства. Учитывая Ваш опыт работы в мировых музеях, за каким музеем будущее? За частным или государственным?
Я старый эклектик. Я живу в оранжерее, окружённой цветами. Я люблю все цветы. Мне трудно сказать, люблю я розу больше или астры. Или, что я больше люблю, средневековую икону или кубизм. Я люблю равно всё. Поэтому считаю, что должны существовать и частные музеи, и государственные. Художникам могут помогать и частные лица, и могут иметь место госзаказы. Я за максимальное разнообразие жизни. Желание сузить жизнь, свести к чему-то одному – это не моё. Чем больше разнообразия, тем лучше.
«Я за максимальное разнообразие жизни. Желание сузить жизнь, свести к чему-то одному – это не моё. Чем больше разнообразия, тем лучше.»
Виталий, вы полны сил и бодрости духа. Какие у вас дальнейшие планы?
У меня есть интересный план. Я работаю над серией аллегорий, в частности справедливости. Раньше справедливость изображали, как правило, в виде обнаженной женщины с завязанными глазами, весами, мечом, ногой наступившей на змею. Я начал делать аллегории, где иногда женскую фигуру заменяю фигурами животных. Некоторые работы уже выставлялись, а я продолжаю развивать эту тему. Мне кажется, для России очень важны образы правосудия, справедливости. Если не ошибаюсь, Монтескьё сказал, что демократия – это не только выборы, главное – это независимость судебной системы от исполнительной власти. И поскольку эта грань сейчас очень туманная и размытая в России, осознать эти границы образа справедливости, образа правосудия очень важно.
Общаясь с вами, получаешь огромное удовольствие. Вы можете зарядить. На сайте “Snob” написано, что вы очень любите пофилософствовать в кругу друзей. А где черпаете вдохновение? В повседневной жизни?
Я старый эклектик, повторяю. Для меня разницы между внутренними ресурсами и внешними практически не существует. Я не ощущаю своей кожей границы между внешним и внутренним, оно у меня часто смешивается. Внутри мы зеркало, отражающее внешний мир. Каждый немножко интроверт и экстраверт. Наверное, я больше интроверт, потому что люблю посидеть один. И мне не нужно быть отшельником, уезжать в пустыню или в лес, или на берег реки. Я иногда могу сесть в кафе на улице и смотреть на людей, которые просто идут мимо, часами. Я смотрю на поток, и это очень блаженные минуты. Возникают новые замыслы. Просто пить кофе не торопясь, просто смотреть. Я могу сидеть часами, у меня есть несколько мест.
В Америке?
В Нью-Йорке. В разных городах есть места, где я люблю сидеть. В Москве я люблю посидеть в районе, где родился и жил 25 лет. Район между Никитской и Арбатом. Там есть маленькие кафе вдоль Гоголевского и Страстного бульваров. И есть несколько мест, где можно приятно сидеть и смотреть. Там два потока людей и зелень. В общем, очень красиво. Можно увидеть очень интересное движение.
Автор: Ксения Оленина
Источник фото: Guy Cаlaf/Agency.Photographer.ru