Ирина Горлова – один из кураторов выставки «Мистификаторы», которая сегодня завершилась в Государственном центре современного искусства (ГЦСИ), а также научный сотрудник ГЦСИ и начальник отдела художественных программ. Мы поговорили с Ириной о том, почему Уиткин находился в одном пространстве с Моримурой и о трактовке скульптуры Эрвина Вурма.

Добрый день, Ирина! Я хотела спросить, на выставке «Мистификаторы» находятся те же экспонаты, что и на Mutated reality в галерее Татинцяна?

Нет, некоторые художники экспонируются на обеих площадках, но представлены они совсем другими произведениями. Это две выставки, которые объединены общим названием проекта, созданным в сотрудничестве с Галереей Татинцяна. Только если в галерее представлены работы, которые  являются частью ее коллекции, то наша выставка объединяет работы из собрания ГЦСИ, Галереи Татинцяна, а также из Stella Art Foundation.

Почему они демонстрируются в одном проекте? Их объединяет время или общие темы?

Нет, они созданы авторами разных поколений, а объединяются тем, что представляют искаженный образ реальности. Мы видим на выставке произведения, которые можно отнести к традиционным жанрам, фигуративные изображения, реальные предметы, но эти предметы либо деформированы, либо являются не тем, чем они представляются на первый взгляд.

Можно сказать, что это задача современного искусства – смотреть на мир под другим углом?

Конечно. Художники так или иначе реагируют на то, что происходит в реальности, но форма высказывания представляет собой своего рода отклонения от нормы.

Мои вопросы возвращают к теме, почему именно эти произведения собраны в одном пространстве? Какую цель преследуют художники, какую мысль хотят донести до человека, который приходит сюда? Думаю, когда неподготовленный человек приходит на выставку, он чувствует себя не в своей тарелке.

У Гари Татинцяна очень точное название, Mutated reality, мутированная реальность. Оно предупреждает зрителя: всё, что он увидит – реальность, которая претерпела мутации. Само слово «мутация» не содержит ничего позитивного: оно в каком-то смысле является синонимом  уродства. Наша выставка продолжает ту же тему – всё, что мы здесь видим – это тоже насилие над образом реальности. Почти все эти художники занимаются критикой современного общества, критикуют его в разных формах. Мы придумали для себя такую игру: мы вступаем в пространство, в котором художники становятся проводниками для нас в некую мистерию. Для того чтобы стать частью мистериального действа, зрителю нужно сначала подготовиться к этому. Мы примеряем «ритуальные костюмы», которые предлагает Моримура. Далее мы проходим в тёмную комнату, где представлены фотографии Джоэла-Питера Уиткина. Его натюрморты можно охарактеризовать как своего рода ритуальные композиции, жертвенные объекты. Это буквальное понимание натюрморта как мёртвой натуры.

Чувство отвращения?

Да, чувство отвращения, раздражения, недоумения. Это страшный мир, извращённая красота. Почему Уиткин находится в одном пространстве с Моримурой? Они оба обращаются к образам из истории искусства. Моримура прямо повторяет офорт № 26 из серии Гойи «Капричос», только очищает его от дополнительных персонажей, осовременивает сатиру, Уиткин же как бы воспроизводит дух барокко, апеллируя к композициям живописцев 17 века.

Ещё к голландцам.

Да. Все работы на выставке рифмуются между собой. Скульптуру Эрвина Вурма можно трактовать как продолжение темы смешения телесного и абстрактного. Вурм —  автор знаменитых одномоментных скульптур – фотографий перформансов, в которых художник выступал в роли режиссера, заставляя своих друзей позировать в очень странных соотношениях с предметами. Они балансируют на швабрах, два человека надевают на голову один свитер, образуя сюрреалистическую форму – аморфное образование. И рука в этой  скульптуре как будто тоже высовывается из условной оболочки, под которой прячется  человек.

По-моему, это похоже на гриб.

Я называю это «ритуальным посохом», который ведёт нас в мир мистерии. И раз мы вступили на этот путь, то должны пройти через ритуал символической смерти. Чтобы открыться для нового знания, созерцания «запредельного», участник мистерии должен «умереть».  Эта зона представлена произведениями Дэмиена Хёрста: мы видим череп – образ великого Муруги, индуистского божества, связанного с культом смерти. Напротив – с сверкающих шкафах – противогазы, вызывающие ассоциации с фобиями, страхами, и одновременно это маски защиты.

Между двумя работами Хёрста представлен Кейичи Танаами, который берёт традиционные мотивы у одного из авторов XVIII века, переносит их на холст, смешивает. Но в пространстве этого «райского сада» прорастают  скелеты. Это мир, который становится раем и адом одновременно. Здесь же – деформированный грузовик Вима Дельвуа, который превращён в готический собор.

Покинув зону «символической смерти», мы как будто начинаем смотреть на мир другими глазами.

Этот мир населяют «инопланетные» герои – ведущие диалог «пузыри» Оурслера, цветные герои Питера Соула. Джордж Кондо собирает свою «вселенную», где живут похожие друг на друга существа с  зелёными ушками, торчащими из щек зубками, мультипликационными глазками. То есть мы уже вступили в мир, где реальность приобретает другое лицо.

Барбара Крюгер также играет свою роль в этой мистерии. Инструмент, пронзающий глаз, изменяет наше зрение. Мы видим мир то ли искажённым, то ли единственно правильным, мы как бы очищаем свой взгляд. Может, мы, наконец, видим реальность такой, какая она есть?

То есть как в «Матрице», да?

Да, можно и так сказать. Тут же не случайно появляется Пол Маккарти. Не потому что он манипулирует обыденными предметами, задействованными в шахматной игре. Шахматы – это символ логики, великая древняя культура. Художник предлагает нам разыграть партию странными фигурами – «кухонными предметами», то есть нарушить саму логику игры, перевернуть мир с ног на голову. Самыми странными, чужеродными объектами в этом ряду выглядят те, что сохраняют свою реальную форму – это одуванчики и подорожники Тони Мателли.

Каждый раз новые растения?

Они ненастоящие, бронзовые. То, что кажется нам на этой выставке реальным и натуральным, на самом деле является скульптурой. Одуванчики как символ жизни, которая прорастает, возвращая нас на землю. Для Мателли одуванчики – символ сорняков, нежеланной, уничтожаемой природы. Он их делает в бронзе, показывая, что их нельзя убить, они всё равно вылезут, жизнь побеждает.

Почему вы решили показать именно эти работы?    

Выставка рождается из желания показать, что происходит сейчас, что волнует современное искусство, или же из желания показать определённые работы. Для нас очевидно, что все работы на выставке взаимосвязаны, они имеют рифмы. Мы хотели показать, что у художников разных поколений есть точки соприкосновения. Мутирующая реальность до сих пор их волнует. Нам было интересно показать работы, которые в наших пространствах никогда не демонстрировались.

Есть ли шанс у нас увидеть акулу Хёрста [«Физическая невозможность смерти в сознании живущего»], например, в ГЦСИ?

У нас очень маленькое пространство, нужно ждать завершения строительства нового здания. Это было бы интересно. Впрочем, Хёрста все хорошо знают, а вот показать больше произведений Маккарти в Москве было бы очень здорово. У него есть потрясающие проекты.

У каждого художника свой мир.

Да, в мир каждого интересно погружаться. Например, известно, что  Мателли в начале карьеры был ассистентом Джефа Кунса. Понятно, что его виртуозное владение материалом выдаёт школу Кунса. Но Мателли пошёл своим собственным путём. Он задаётся вопросом о том, что реально и нереально в мире, который является подделкой под настоящее.

У меня ещё был вопрос по поводу young british artists. Из них здесь Хёрст и ещё кто-то?

Только он. Все остальные из разных поколений, школ, формаций. В какой-то степени это насильственное столкновение, но нам кажется, что оно оправдано в данном случае.

После вашего рассказа у меня совсем меняется впечатление. Мне кажется, очень здорово, что у наших читателей теперь тоже появится такая возможность пройти по выставке с куратором, который составлял эту выставку.

На первый взгляд, выставка представляется пунктирной, но не случайно зрители проводят на ней довольно много времени. Работа Танаами кажется просто яркой декоративной композицией, на самом деле она представляет собой сложный организм, коллаж, составленный из  заимствованных образов – традиционного японского искусства, «цветов и птиц» художника 18 века Дзякутю, из японской анимации и манги. Биография Танаами поражает воображение: он пережил бомбардировку Токио, увлекался послевоенной мультипликацией, отправился в Америку к Энди Уорхолу, работал на «Фабрике» в шелкографической студии. Он стал первым адептом поп-арта, был фоторедактором японского Плейбоя, делал экспериментальные фильмы. Искусство Танаами вобрало в себя весь этот опыт. Хотелось, чтобы зрителя задела эта работа, заставила его подумать над тем, что скрывается за внешней «ширмой».

За внешним блеском даже.

Мы с удовольствием сделали бы персональные выставки каждого из представленных на выставке художников, показали бы, как они разворачивались, мутировали.

Это было бы очень интересно!

Питера Соула почти никто не знает в России, или Кондо, который ввел в мир современного искусства Уильяма Берроуза и был любимым художником Феликса Гваттари. То есть — культовой фигурой, не только в Америке, но и во Франции 1970-х –1980-х годов.

Мне кажется, что после этой выставки хочется сходить на Mutated reality или наоборот.

Да,  тем более что Mutated reality продлена до первого апреля, так что у зрителей есть шанс её увидеть.

Спасибо за рассказ!

Автор текста и фото: Наталья Белова

Фото обложки: Денис Кузнецов, U-Art