6 декабря стало известно об утверждении президентом доктрины информационной безопасности России. Предыдущая доктрина действовала на территории Российской Федерации с 2000 года. IT-специалисты одобрительно отзываются о технической составляющей документа, однако правозащитники высказывают опасения в отношении задач, поставленных государством в области формирования информации. THE WALL предлагает проанализировать, что в тексте новой доктрины вызывает беспокойство, насколько оно обоснованно и какие последствия повлечет за собой осуществление провозглашенных целей.

«Три года ты мне снилась…»: политическая тактика 2013-2014 годов как исток доктрины 2016 года

Можно ли рассматривать обновленный вариант доктрины как продолжение политики 2013-2014 года? При рассмотрении документа в рамках информационной безопасности ассоциаций с Россией трехлетней давности не возникает. Однако, расширив поле аналитической деятельности до уровня функционирования государства, несложно проследить связь между заявленными в документе целями и тенденциями, которые зародились после возникновения сирийского и крымского вопросов.

Социальная напряженность неизбежна – государство, в котором отсутствует общественный протест, не выполняет свою функцию

В политологии существует теория «парового котла», которая представляет любое государство как паровой котел, а граждан этого государства – как воду в котле. Вода всегда кипит, иначе котел перестанет работать, но интенсивность ее кипения зависит от давления в котле. Если расшифровать метафору, социальная напряженность неизбежна – государство, в котором отсутствует общественный протест, не выполняет свою функцию – но ее степень зависит от уровня давления государственного аппарата на граждан. Таким образом, избыток давления приводит к взрыву, следовательно, обязанность государства – своевременно открывать клапаны, чтобы избежать волнений в обществе.

Наиболее эффективный клапан – реформы, способствующие компромиссу между властью и населением. Три года назад, когда после победы Владимира Путина на выборах 2012 года к аппарату управления относились скептически, в роли клапана использовали подъем ура-патриотических настроений, начавшийся в конце 2013 года, с момента блокировки резолюции СовБеза ООН по военному вмешательству в сирийский конфликт, и усилившийся после присоединения Крыма к Российской Федерации. Подобные настроения умело поддержали государственные СМИ. В результате почти любые действия власти получали поддержку общества, а полтора года спустя рейтинг главы государства достиг рекордных 89,9%.

Однако постепенно волна ура-патриотизма сошла на нет. За первыми успехами пришел экономический кризис, который требует долгосрочного решения накопившихся проблем. Решения, способного мгновенно успокоить нарастающий социальный протест, не последовало. Владимир Путин известен своей способностью оперативно справляться с экстренными вызовами, но как стратег он зарекомендовал себя не с лучшей стороны (подробнее). В то же время рейтинг президента, по высоте способный конкурировать с Эмпайр-Стейт-Билдинг, в соединении с имиджем народного лидера имеет свои последствия – порождает веру населения в способность государственного аппарата и лично Владимира Путина регулировать насущные проблемы мгновенно и эффективно. В таком случае стагнация в борьбе с экономическими, социальными и политическими вызовами приводит всё больше и больше граждан к крушению иллюзий.

Патриотизм как социальный клапан изживает себя, и перед государством встаёт выбор: пойти по пути реформ или искусственно поддерживать ура-патриотические настроения?

Реформ ждут наименее компромиссных, радикальных, может, не очень продуманных, зато немедленных – побочный эффект крушения иллюзий. Раздувать огонь любви к родине с каждым днем всё сложнее. Исходя из принятой доктрины, столь сложный выбор был сделан в пользу второго варианта, поддержки патриотического настроя граждан.

«Молчи, скрывайся и таи»: риск наступления на свободу слова в интернете

Что конкретно в документе указывает, что правительство сделало ставку на патриотизм? На подобную мысль наводит уже факт включения интернет-сайтов в понятие информационной сферы. Поскольку сайты фигурируют в доктрине информационной безопасности, государство ставит их в ряд угроз.

Экспертов настораживает формулировка «подрыв духовно-нравственных ценностей». «Вот эти все удивительные оценочные понятия, которые невозможно определить не то что в правовом смысле, но просто сколько-нибудь внятно описать – это еще одна характеристика такого типа мышления», – комментирует текст доктрины руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского центра Карнеги Андрей Колесников. Относится ли к подобным ценностям религиозность? Ориентир на семью? Вера, царь, Отечество? Может, домостроевский уклад? Это понятие расплывчато даже для социально-культурной и моральной сфер – закон тем более не определяет, что входит в «сохранение культурных, исторических и духовно-нравственных ценностей многонационального народа Российской Федерации». Между тем, в доктрине такое понятие заявлено как один из национальных интересов Российской Федерации в информационной сфере. Возникает угроза интерпретации этого положения доктрины в целях усиления государственного контроля за интернетом и, как следствие, ограничения гражданского общества в возможностях.

Новая доктрина дает власти свободу в трактовке «духовно-нравственных ценностей», а значит, рычаг давления на оппозиционно настроенные медиахолдинги

До сих пор у подконтрольных государству СМИ существовал противовес. Баланс мнений о текущем положении дел в стране достигался существованием, с одной стороны, очевидно оппозиционных изданий, с другой – так называемой качественной аналитики. Новая доктрина дает власти свободу в трактовке «духовно-нравственных ценностей», а значит, рычаг давления на оппозиционно настроенные медиахолдинги. Простейший способ поддержать поток патриотизма – возвести информационную дамбу, перекрывающую альтернативной точке зрения путь к слиянию с этим потоком.

В контексте «дискриминации российских СМИ», которая также отражена в документе, опасность интернет-изоляции возникает для иностранных издательств. Сейчас определенный процент населения может читать зарубежные средства массовой информации в оригинале; тем, кто не владеет иностранными языками в такой степени, крупнейшие мировые медиаконцерны предоставляют возможность ознакомиться со своим контентом в русскоязычной версии. Есть ли гарантия того, что подобные сайты останутся в свободном доступе? Склонность органов законодательной власти к правотворчеству ради правотворчества переводит этот вопрос из разряда паранойи в пусть и не очень осуществимую практически, но угрозу.

Религиозные и правозащитные организации, которые, согласно тексту доктрины, также вовлекаются в деятельность по подрыву традиционных ценностей, почти не могут взаимодействовать с населением иначе как через интернет. Упоминание правозащитных организаций в документе вызывает недоумение. В ситуации, когда «подушка безопасности», необходимая для предотвращения чрезмерного давления государственного аппарата на население страны, в России выражена больше в хаотичных всплесках и спадах народного возмущения, чем в институциональном представительстве гражданской инициативы, НКО приобретают большее значение. Это один из важнейших институтов гражданского общества. НКО сочетают в себе обособленность от аппарата управления, что дает возможность проявлять независимую от государства инициативу, и статус юридического лица, который расширяет сферу их полномочий по сравнению с прямым выражением гражданской воли, например, петицией или митингом, за счет бо́льших профессиональных и юридических ресурсов. Включение правозащитных организаций в список угроз информационной безопасности – еще один кирпич в фундаменте произвола власти в отношении НКО, наряду с «законом об иностранных агентах» и реестром нежелательных организаций.

«Занавес!»: опасность новой доктрины

Доктрина, по существу, не является законом – это лишь декларация целей и задач, определение приоритетов и национальных интересов. Вместе с тем, доктрина в отдельных случаях имеет юридическую силу. Кроме того, это обозначение вектора политики государства в той или иной сфере и основа для дальнейшего правотворчества. Несмотря на то, что прямого законодательного ограничения свободы слова в сети интернет не произошло, документ дает специалистам повод для беспокойства. Обновленная информационная доктрина фактически снимает с государства ограничение на вмешательство в медиасферу и информационное поле в целом. Если препятствие к усилению государственного контроля устранено, власть неизбежно будет стремиться подавить инакомыслие. Как следствие, граждане будут лишены доступа к альтернативной государственному взгляду точке зрения на происходящее в стране, к критическому осмыслению внутриполитического курса.

С одной стороны, россияне могут оказаться в рамках «правильного прочтения» мировых событий, без возможности ознакомиться с мнением мировых СМИ, с другой – для граждан других государств происходящее в России также может стать закрытой информацией

Кроме того, это вызов для России в глобальной медиасистеме: с одной стороны, россияне могут оказаться в рамках «правильного прочтения» мировых событий, без возможности ознакомиться с мнением мировых СМИ, с другой – для граждан других государств происходящее в России также может стать закрытой информацией. Сейчас чрезмерные полномочия аппарата управления распространяются только на интернет, однако для СМИ это ощутимый удар: по данным Яндекс, в России более 4,5 тысячи активных интернет-издательств, которые публикуют почти 100 тысяч новостных сообщений в день. Сильный государственный контроль над интернетом замкнет страну в себе – а что это может повлечь за собой, история знает по опыту «железного занавеса».

Автор: Анастасия Садовская

Фото: www.tangerine.ca