А что мы, собственно, знаем об иранском кинематографе? Этот вопрос встал перед редакцией THE WALL Magazine после выхода в свет «Свиньи» Мани Хагиги. Чем оно отличается от ближневосточного кинематографа других стран региона и чем зачаровывает европейского зрителя? Об этом и других интересных деталях  – в нашем материале.

Иранский кинематограф имеет долгую историю рефлексии на тему: а что действительно есть кино? Фильмы, которые представляют наследницу Персии на международных кинофестивалях, собирая урожай «медведей» и «пальм», а также ворох восторженных рецензий по всему миру, запрещают и игнорируют в родной стране. Ключевые фигуры отрасли оказываются в лучшем случае под запретом, а в худшем – за решеткой.

«Фильмы, которые представляют наследницу Персии на международных кинофестивалях, собирая… ворох восторженных рецензий по всему миру, запрещают и игнорируют в родной стране» 

Красноречивым примером здесь становится Джафар Панахи: будучи осужденным за свое творчество на 6 лет домашнего ареста и на 20 лет отлученным от любимого ремесла, он умудрился не только снять три фильма, но и представить их (пусть и заочно) на европейских киносмотрах. В «Такси» Панахи колесит по улицам Тегерана, а непрофессиональные актеры разыгрывают разнообразные ситуации, включая «узнавание» режиссера. Ранее, в 2011 году, на Канском фестивале прошел показ ленты «Это не фильм». Флешку с записью удалось спрятать внутри праздничного торта. Панахи фиксирует самого себя – опального режиссера, который занят повседневными делами и планирует фильм, который ему не суждено будет снять.

Джафар Панахи в фильме «Такси»

Размывание граней между документальным и художественным – особая черта иранского кино. «Важнейшее из искусств» в Иране имеет длинную историю, являясь фактически ровесником кино мирового, но по-настоящему оно заявило о себе в 1971 году, когда в Венеции показали «Корову» Дарьюша Мехрджуи – один из выдающихся фильмов «иранской новой волны». В истории о несчастном крестьянине явно прослеживалось влияние итальянского неореализма с его наивностью и гуманистическим посылом – вниманием к проблемам маленького человека. И в дальнейшем иранские киноделы продолжили разрабатывать европейские направления на родном материале, подчас заходя гораздо дальше своих условных «учителей».

Исламская революция 1979 года внесла значительные коррективы в развитие страны. Если совсем коротко – приход ко власти религиозных лидеров вряд ли можно считать лучшей предпосылкой для свободного развития культуры.

В качестве «факультативного чтения» всем интересующимся можно предложить посмотреть мультипликационную исповедь «Персеполис» Маржан Сатрапи, снятую по ее собственному графическому роману. В ней эмигрировавшая впоследствии режиссер остроумно рассказывает о судьбе взрослеющей девочки-подростка в то противоречивое время, о сексе и отношениях с Богом.

Возможно, именно вопреки деспотичному режиму, ограничивающему творчество, режиссерам удавалось создавать свои шедевры. В «Миге невинности» Мохсен Махмальбаф снял полицейского, за нападение на которого был приговорен к тюремному сроку. Найдя подходящих по типажу молодых актеров, они вместе пытаются реконструировать события 20-тилетней давности. Получается своеобразная «история об истории», о человеческой памяти, прощении, но также и о борьбе двух режиссеров за свое индивидуальное видение.

Кадр из фильма «Миг невинности«

Шедевр другого иранского классика Аббаса Киаростами «Вкус вишни» о скитаниях человека, решившегося на суицид и ищущего того, кто сможет закопать его могилу, заканчивается документальной съемкой команды, снимающей данный фильм. Чем не наследники Годара и компании, изучавших сопряжение документального и художественного?

Итог на сегодняшний день таков: иранское кино популярно среди западных интеллектуалов – здесь играют роль как почтение к старым мастерам, оригинальность подачи и формы, так и актуальность материала. Живой классик Асгар Фархади не посетил «Оскар» в 2017 году, протестуя против временного запрета на въезд в США гражданам му-сульманских стран. Повлияло ли это на решение жюри присудить ему вторую статуэтку в карьере? Скорее всего.

«Иранское кино популярно среди западных интеллектуалов – здесь играют роль как почтение к старым мастерам, оригинальность подачи и формы, так и актуальность материала» 

Сегодня от иранских режиссеров то и дело ждут очередного откровения: обличения тирании, надрывного, порою тоскливого повествования о семье и ее распаде с явной метафорой на закручивающий гайки режим. По сути, они становятся заложниками образа о своей стране и о своем месте в киноискусстве. В похожем «капкане» оказались и российские творцы, от которых то и дело требуют либо всеобъемлющего ответа на ключевые мироздания в эстетике Тарковского, либо чернухи о загнивающей под гнетом диктатуры стране-страдалице.

«Свинья» как ответ ожиданиям от иранского кинематографа

Хани Магиги («Приходит дракон») откровенно издевается над сложившейся ситуацией, решив использовать юмор и иронию в качестве основных орудий. И в первую очередь он обыгрывает клише режиссера под запретом. Кроме довольно эксцентричного юмора здесь и присутствует и злая сатира на артистические круги с их нарциссизмом, пафосным речам на камеру и затаенной взаимной завистью. Очевидно, имеются и отсылки «для своих»: муза Хассана Шива (Лейла Хатами, сыгравшая в «Разводе Надера и Сирин» Фархади) уходит сниматься к «прогнувшемуся» сопернику (Али Мосафа). В реальной жизни Хатами и Мосафа состоят в браке. А вот Хассан снимает психоделичную рекламу дихлофоса с восточными красавицами в роли танцующих красных тараканов. Да и, в конце концов, какой еще режиссер будет готов «пожертвовать» самим собой ради комического эффекта?

Сюжетный стержень «Свиньи» походит на едкий анекдот о богеме: в городе орудует маньяк, обезглавливающий талантливых кинематографистов, главный герой – вышедший в тираж режиссер Хассан Касмаи (Хассан Маджуни) – негодует: неужели он менее талантлив, чем те, по чью душу пришел убийца? В фильме присутствуют и политический заряд, и размышление на тему сути кино, и восточный колорит с восточной же мистикой, но при этом режиссер показывает Иран современной страной.

Государство, в котором долгое время бал правят религиозные фанатики, удивительным образом схоже с Советским Союзом на излете существования: тотальный цинизм и двоемыслие. Алкоголь, табак, вечерники с наркотическим угаром, роскошь и даже Facebook официально запрещены, за что-то можно даже лишиться головы, однако все (включая президента) пользуются социальными сетями, пьют и курят. Все всё понимают, главное – не попадаться.

Иран – чарующая и экзотическая страна, но все-таки время наше, и здесь люди поют, снимают свое оригинальное кино, мечтают о свободе, красивых фото и «лайках», которыми нынче оценивается популярность. В фильме, к слову, довольно большое внимание уделено роли медиа и их влиянию на социум. После пары хейтерских видео Хассан подвергается жестокой травле, но свидетельства новой эпохи уже нельзя вымарать из газет, энциклопедий, отменить и запретить по указке, как в старые-добрые времена.

На протяжении последних 30-40 лет иранские мастера отчаянно стараются найти место для пресловутой «приватности», куда не проникает идеология, и где можно проявлять свою индивидуальность и свои чувства без страха быть побитыми каменьями. Большая часть действия происходит в закрытых пространствах, где можно вести диалоги тет-а-тет: дом, съемочный павильон, машина, даже застенки местной тайной полиции. Ответ на вопрос, что же может являться таким пространством, для режиссера прост и очевиден: это кинематограф.

Интересна и роль женщин, окружающих капризного Хассана. В мире, которым, на первый взгляд, правят мужчины, представительницам прекрасного пола без особых колебаний часто делегируется власть внутри семьи вдобавок к распоряжению хрупкими сердцами сынов, мужей и возлюбленных. Дочь управляет деловой жизнью отца-режиссера, жена – негласный союзник, с которым соблюдается «договор о нейтралитете», любовнице – душа, ну а мать, ясное дело, контролирует всю жизнь сыночка, даже если ему самому уже за 50.

Хагиги не идет на поводу у ожиданий западной публики и снимает кино, которое деконструирует (а также буквально обезглавливает) фигуру режиссера, не уступая в дотошности разбора своим старшим коллегам. На итог мы получаем более сильное художественное и политическое высказывание, чем это было бы представлено в скорбной пятичасовой драме с заунывным саундтреком.

Автор: Анатолий Волохов