Его «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов» оказался настолько близким и честным, что от следующих картин ожидаешь еще большего откровения. В чем творческий секрет Александра Ханта, на что мы можем надеяться в будущем, и где искать будущее российского кино — в нашем материале.
Вы недавно вернулись из детского лагеря в Анапе. Чем вы там занимались?
Я готовлюсь к новому фильму «Межсезонье». Он связан с подростками напрямую, и я решил, что мне нужна нестандартная подготовка. Хотел разобраться, кто такие подростки, какие у них проблемы, в чем причина подросткового насилия, новостей о котором так много в последнее время. Ее пытаются найти в каких-то внешних проявлениях, будь то социальные сети, компьютерные игры, но я думаю, что ищут не там…
Фото: Арина Романова
В лагерь я поехал, чтобы пообщаться с детьми и поснимать материал. Выбрали самый простой лагерь — не для трудных подростков. Он довольно большой — 2 тысячи человек, и можно было посмотреть на ребят со всей России. Впечатления оказались не теми, что я ожидал.
Что вас больше всего удивило?
Я думал, что смогу с детьми поотрабатывать режиссерские приемы, понять, как общаться с ребенком, а не актером, на площадке, но через некоторое время я понял, что детям нужны не мои занятия, а общение. И тогда мы начали просто разговаривать на всевозможные темы, подростки начали рассказывать о себе, обсуждать сложные конфликты. Они не то чтобы существуют в вакууме, но у них нет возможности высказать свою точку зрения.
Фото: Даниил Максюков
Причина, как мне кажется, — параллельная жизнь родителей, которые озабочены бытом, но не озабочены разговором с ребенком. А сами дети в достаточно агрессивной среде живут, в среде стереотипов, где пацанская культура довлеет над всем. Моя цель — разбираться в этом дальше, понять, почему подростки пытаются о себе заявить, потому что то, что происходит сейчас — это вялотекущий протест.
Как, например, дети заявляли о себе в лагере?
Огромное количество детей матерятся, как только могут. Мне кажется, они делают это только потому, что мат запретили. Часто вместо того, чтобы разобраться в проблеме, мы ее просто запрещаем. И в итоге все эти дети словно против этих запретов и выступают парадоксальным способом, порою даже не понимая себя и своих поступков.
И отсюда идут истории с насилием, суицидом — мне кажется, что тут тоже видно желание подростков радикальным образом заявить свою позицию. Когда ребенок что-то совершает с собой, он пытается показать, что может распоряжаться своим телом, что, по крайней мере, через поступок над самим собой он может кому-то что-то доказать.
Читала, что сюжет «Межсезонья» основан на истории подростков из Пскова…Чем вас привлекла эта история?
История в Пскове… Когда я смотрел трансляцию псковских школьников, Кати и Дениса, я ловил себя на одной мысли — если бы я был рядом, то я бы знал, что им сказать, как вывести их из той ловушки, которую они сами себе создали. Я бы дал им то, что они просят, и оставил бы в покое.
И пути, которые они видели, были безумными: либо их возьмут штурмом и убьют, либо их посадят лет на 25
Если бы ребят не стали гнать и штурмовать, они бы и не решились на этот отважный поступок. По видео видно, что они сами очень нерешительно размышляют о том, что им делать. И когда вопрос заходит о самоубийстве, они храбрятся друг перед другом, но оба этого не хотят. И пути, которые они видели, были безумными: либо их возьмут штурмом и убьют, либо их посадят лет на 25.
Фото: Даниил Максюков
Не знаю, такое ощущение, что со стороны взрослых были угрозы, что было стремление при помощи назидания и наказания их из ситуации вытащить. Нужно было спросить, чего дети хотят, что с ними происходит, то есть пойти у них на поводу в каком-то смысле, вовлечь в диалог. А люди, которые стояли за забором, так этого и не выяснили.
Почему вам близки эти переживания? Личный опыт?
Эти дети не были сумасшедшими, не были в психологически тонком состоянии, обычные ребята. Да, то, о чем они говорили и переживали, переживал и я в своем возрасте. Я тоже испытывал желание кому-то что-то доказать, и у меня самого было непростое школьное детство: сначала я был среди лидеров в классе, занимался, в том числе, и травлей слабых, а потом и сам оказался изгоем, был подвергнут психологическому насилию.
Несмотря на то, что для меня это оказалось положительным опытом и больше научило, чем травмировало, все истории живы в моей памяти. Я хотел бы поделиться ими. В фильме мы не будем касаться напрямую памяти Кати и Дениса, мы скорее от нее оттолкнемся. Ведь наша задача — рассказать о подростках вообще, опираясь на разные истории про бытовое насилие.
Вы действительно проводите кастинг и среди непрофессионалов тоже? Что важнее — профессионализм актера или попадание в характер конкретного персонажа?
Главные герои истории — 16-летние мальчики и девочки, и не факт, что среди актеров я смогу обнаружить тех, кого нужно. Хотя актеров я смотрю в первую очередь — они понимают те инструменты, с которыми мы работаем.
Фото: Константин Тишше
Но да, я ищу по всей России ребят, которые максимально совпадут с моими героями, максимально войдут в характер. Есть отличные примеры в кино, когда настоящие подростки, а не актеры, потрясающе раскрывали судьбы своих героев — истории Динары Асановой («Пацаны»), и Тарковского («Андрей Рублев», «Иваново детство»). Это все часть работы, которую нужно проделать мне как режиссеру, разобраться, как из подростка вытащить этот характер, судьбу, погрузить его в обстоятельства таким образом, чтобы он передал все достоверно, органично, пережил по-настоящему. Я думаю, что получу именно тот опыт, который мне нужен, ту органику, что я ищу. Но, конечно, нужен большой подготовительный этап. И они должны освоить приемы, технику, чтобы быть в кадре по-настоящему.
Над сценарием вместе с вами работает Дмитрий Соболев («Остров»). Как вы познакомились?
На показе в Третьяковской галерее «Чеснока». После фильма подошла ко мне продюсер Ирина Смолко, жена Дмитрия Соболева, и предложила его сценарий, от которого я отказался. Но я попросил почитать другие его работы, и с каждой историей я понимал, что она интереснее предыдущей. В какой-то момент меня это страшно подкупило. И я решил во что бы то ни стало работать с Дмитрием Соболевым. Я очень рад, что когда я предложил ему эту идею, он также включился и головой, и сердцем…
Почему на «Межсезонье» вы решили собирать средства при помощи краудфандинга? Как идет процесс?
Чтобы поддержать фильм Александра Ханта “Межсезонье”, переходите по ссылке.
Краудфандинг—это история охвата людей. Людей, которые готовы пожертвовать ради фильма небольшой суммой денег, достаточно много, просто до них нужно добраться. Замечательно, что краудфандинг у нас работает, что он появился. У меня такое впечатление, что кино нужно делать максимально независимым. Мы сейчас находимся в ситуации, когда индустрия не готова рисковать своими бюджетами, она старается выпустить максимально проверенное кино. Но оно настолько проверено, что никому не нужно, и зачастую фильмы, которые выходят, не вызывают интереса у зрителя. Я говорю практически про весь кинематограф России, но у меня есть ощущение, что ситуация может измениться в одночасье. Нужен по-настоящему знаковый переломный пример.
Вы говорите о знаковом независимом фильме?
Да. Я хочу снять фильм, который будет достоин представлять нас любому зрителю во всем мире. Примеры национальных кинематографий Ирана, Южной Кореи, Финляндии показывают, что кино не имеет национальности, если в нем есть увлекательные герои и истории. Поэтому надо смело рассказывать острые интересные истории. Чем удачнее получится рассказать, тем быстрее мы что-то изменим в нашем кино.
Фото: Арина Романова
Кстати, на «Чеснока» вы-таки получили от Фонда кино 25 млн. Сделала ли вас эта сумма зависимым от Фонда кино в части сценария, сюжетных ходов?
Никакой цензуры вообще не чувствовал, и со стороны продюсера, в общем-то, тоже. У меня на руках была история, в которой не было ничего скандального. Хотя на фильм, в котором, допустим, один дальнобойщик готовит покушение на Путина, зрелищный, игровой, Фонд Кино денег не даст, даже несмотря на то, что это будет интересная история, зрелищная и без всякой пропаганды. И я понимаю, что очень много интересных тем в кино просто боятся тронуть. Кажется, что подростки — это такая же острая тема. Что темы, которые я собираюсь поднимать в фильме, уже очень осторожно людьми считываются. Это фатальная ошибка: ведь пока мы не поймем, что кино нужно снимать про самое острое, про самое больное, ничего хорошего от кино ждать не стоит.
В «Чесноке» очень ярко и живо показана жизнь российской провинции. «Межсезонье» вы тоже хотите снимать не в столице, а в Екатеринбурге. Почему?
В какой-то момент я начал искать фотографов, которые снимают сегодняшнюю Россию под интересным углом и пытаются прочитать эту реальность по-своему, Я обнаружил такого фотографа — Константина Тишше; он живет в Березовском недалеко от Екатеринбурга и снимает реальность. Изучал его фотографии и просто влюбился, понял, что его реальность находится где-то в Екатеринбурге. И вообще, я хотел снять историю северную, не провинциальную, но точно не столичную, и потому мне нужен был северный, может быть, индустриальный город ближе к Сибири. И я понял, что именно Екатеринбург — тот город, что нам нужен.
Фото: Константин Тишше
Вы оператор по первому образованию, насколько эти навыки помогают вам в режиссуре? В «Чесноке», например, просто потрясающая картинка…
Действительно, кино для меня, прежде всего, — визуальное искусство, и «Чеснок» — это сознательное. Когда мы искали реальность, то поняли, что нам нужны краски, выпуклые объемные фигуры, заостренная перспектива, поэтому мы использовали широкоугольную оптику, ракурсы. Это найденные на моменте подготовки вещи служат для того, чтобы создать контраст между социальной историей и реальностью.
Кадр из фильма «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов»
Если абстрагироваться, то реальность достаточно красочная, достаточно привлекательная. А наша цель — добиться конфликтного отношения между привлекательной действительностью и достаточно неприятной историей. Но в новом фильме, думаю, буду изобретать что-то другое. Что это будет — пока для меня самого загадка, я процессе поиска, вдохновения.
Каким вы видите будущее российского кино?
Для всего российского кино есть четвертый путь. Первые три — это промах. Я имею в виду копии американского кино, ура-патриотическое кино и авторское кино. Все они летят мимо зрителя сегодня.
Когда зритель приходит на русско-американское кино, то думает примерно следующее: “Вот уже так похоже, ой, уже местами прям вообще замечательно, как будто американское кино!” Он постоянно в позиции сравнения, он понимает, что есть оригинал, и невольно считывает фальшь. И даже если зрителю понравилось, то бессознательно это воспринимается как обман.
Авторское кино вообще позиционируется в стиле “плевали мы на зрителя”
Авторское кино вообще позиционируется в стиле “плевали мы на зрителя”. Даже среди студентов киновузов присутствует такое программирование, что авторское кино — ну извините, ребята, вы тут сами по себе.
Мне кажется, что во всех этих случаях присутствует фундаментальная ошибка — забыть зрителя. Он остается где-то сбоку, и неясно, как авторы сами себя ощущают на его месте. Зритель хочет видеть героев, похожих на него самого. Чем в более интересных ситуациях оказывается герой, тем больше зритель вовлечен в эту историю, и это не обязательно должна быть чернуха.
Фото: Арина Романова
Поэтому просто нужно изобретать — изобретать хорошее кино, тут все известно, все пути написаны, теории разработаны, просто пользуетесь. А четвертый путь — это путь, разрушающий барьер между зрителем и экраном.
В интервью журналу Seance.ru вы говорили о том, что существуют законодательные проблемы, затрудняющие производство кинематографа. Какие из них самые серьезные и мешали вам при съемках?
Самая большая проблема—это пиратство в интернете. И она существует именно не на уровне права, а на уровне бюрократической процедуры. Потому что у правообладателя существуют все возможности заблокировать кино в интернете.
Зритель, наверное, читает и думает: “Вот подстава, он что, топит за то, чтобы отобрать у нас бесплатное кино?” Да, вообще так и есть, потому что огромная проблема в нашем кинематографе — это отсутствие денег. Нам бы сделать так, чтобы пиратские сайты отдавали деньги тем, кто делает фильмы, на которых они зарабатывают. И тогда в нашей индустрии появится больше денег, больше фильмов, и качество их вырастет.
Зритель, наверное, читает и думает: «Вот подстава, он что, топит за то, чтобы отобрать у нас бесплатное кино?»
Просто заблокировать сложившуюся инфраструктуру сайтов — плохой вариант, лучше сделать так, чтобы она работала с киноиндустрией.
Второе — у нас очень мало поддерживающих кинематограф законов. Хотя есть система re-bay, которая позволяет вернуть часть денег при условии, что мы снимаем кино в том или ином регионе, но этого недостаточно. У нас отсутствует грамотное кредитование кино. Взять деньги в кредит под кино — это самоубийство, особенно под наше кино, которое самоубийство само по себе.
А есть ли какие-то проблемы внутри самой отрасли, специфические?
Да, существование в бесправном режиме, когда продюсер кидает команду на деньги, или художнику не платят за часть работы, и это нормально. А художник чувствует себя неловко, когда не может требовать свои по праву заработанные деньги.
Фото: Арина Романова
Отсутствие профсоюзов, организаций косит сами профессии кинематографические, потому что этот произвол вымывает из индустрии тех, кто может делать крутое настоящее кино и зарабатывать на этом достойные деньги. Потом, мне кажется, что 12-ти часовая смена, 6 дней в неделю с одним выходным — это преступление. Потому что в итоге мы снимаем не 12 часов, а 15 в лучшем случае. В кино надо просто изобрести адекватную систему кинопроизводства. И вот осветительский цех уже старается целиком перейти на 10-ти часовую смену, а все, что выше, — это переработка. На самом деле, такой график очень нужен для того, чтобы получить качественное кино. Когда ты снимаешь и успеваешь отдавать себе отчет в том, что ты делаешь, то после можешь найти ходы для того, чтобы улучшить фильм.
Цензура существует?
Существует прокатное удостоверение, катастрофа! Вот цензура первым делом растет из-за него. Я снимаю кино про подростков, в лагере все дети матерятся, все. Есть замечательные примеры разных зарубежных фильмов про подростков, где дети матерятся. И это не какая-то катастрофа, а, в общем-то, очень поучительные фильмы. Это фильм «Субмарина», сериал «Конец этого гребанного мира» (который в оригинале звучит как «Конец этого *банного мира» (The end of the fucking world). И, предположим, что я снимаю фильм так, как считаю нужным, и у меня есть мат. Я получаю полное ограничение в прокате, и в итоге я снимаю для зрителя, но не могу до него добраться.
Существует прокатное удостоверение, катастрофа! Вот цензура первым делом растет из-за него
Ладно я придумаю, обойду, использую мало мата, но есть же документальное кино, где сам герой без мата не обходится, а лепить что-то чуждое — лишать фильм художественной ценности. Заниматься надо образованием, а не запрещать все—это гораздо более эффективный путь.
Все это сводится к тому, что нужно создать не липовый, а настоящий союз кинематографистов, потому что сейчас в этой организации происходит много интересного, но непосредственно влияния на индустрию она не оказывает — абсолютно номинальное учреждение.
Проблем много, и не стоит ли перед вами выбора — прекратить снимать вообще?
Иногда такое желание возникает, но мне кажется, что оно обманчивое. Это желание вытекает из ситуации, когда ты понимаешь, что тебя ограничивают. В какой-то момент оно может перехлестнуть твой замысел, и тебе уже хочется снять фильм, где все бы матерились, пусть даже это и не оправдано. Иногда мы придумываем себе не те качели, не ту борьбу, которая, на самом деле, не созидательна. Поэтому желание такое есть, но оно не довлеет надо мной — гораздо больше хочется поменять всю эту ситуацию.
Автор: Лилия Филина
Обложка: Арина Романова
